Лафит был слепым и коллекционировал перегоревшие лампочки. Он считал, что он такой же, как и его экспонаты – лишенный света, перегоревший, с разорванным проводком где-то внутри, который решал всю судьбу в этом мире – быть полезным или отправиться в утиль.
Лафит установил лампочки по всей квартире так, чтобы они напоминали сталактиты. Это не было хаотичным или шахматным расположением, композицию явно выверяли и создавали, как произведение искусства. Где-то торчала одна лампочка, а где-то встречались скопления, где каждый элемент плотно прилегал друг к другу. Некоторые лампочки диагонально торчали из углов, как лучи. Некоторые группы напоминали стеклянный цветок из лепестков разной формы, в гранях которого играли искры света.
Продолговатые лампочки, круглые, плоские, замысловатой необычной формы: все они вызывали в воображении картинку с удивительной пещерой, полной алмазов и чудес, в которую забрел случайный путник. Днем, когда в окна светило солнце, создавалась иллюзия яркого свечения лампочек, будто они все были исправны и работали без проводов и электричества. Они отражали комнаты и Лафита, и во всех лампочках виднелся камерный круглый мирок, как две капли воды похожий на соседний, только в сердцевину каждого аккуратно поместили яркий огонек солнца. Лафит этого не видел, но знал, так как чувствовал тепло, исходящее от каждой из лампочек.
Вся его квартира напоминала мастерскую изобретателя. В паре комнат столы с инструментами, шестеренками и прочими деталями, которые он разбирал, мастерил что-то новое, выдумывал. На стенах висели объемные картины в деревянных рамках: механический заяц из пластинок, шестеренок, трубочек, с часами на месте сердца; пейзаж из гнутой проволоки; рог изобилия, из которого «выливается» металлический трапециевидный язык аж до самого пола. Остальные чувства заменили Лафиту зрение, и его даже иногда посещала мысль, что зрячим он бы не создал и половины того, что сделал, будучи слепым. Его бы сдерживали рамки, логика и прочие условности, которые одолевают обычного человека. Он видел руками. Подушечки пальцев были максимально чувствительными, он мог почувствовать каждую песчинку в горсти песка, рассказать, какой формы каждая, и каким цветом блестит на солнце.
Каждую неделю к Лафиту приходил почтальон Саймон и вместе с письмами, если они были, приносил продукты. Изобретателю не нужно было много еды, иногда он обходился булочками и кефиром. Периодически он просил что-то особенное – из часового магазина или хозяйственного, так как не хватало детали для очередного изделия, и почтальон с радостью помогал странному «шестереночному гению», как он называл Лафита. Саймону нравилось приходить к нему и хотя бы краем глаза смотреть на работы, которые тот никому не показывал, считая, что созданные вещи вызовут ажиотаж только потому, что мастер слепой.
В этот раз Саймон принес очередной заказ – вместе с небольшим пакетом еды Лафит попросил достать маленькие колокольчики. Почтальон позвонил в звонок, и через несколько минут дверь открылась.
— Здравствуй, Саймон, — сказал хрипловатым голосом Лафит, смотря белыми глазами в никуда. – Ты принес, что я просил?
— Да, мистер Лафит, — сказал длинный худой почтальон и протянул пакет с едой, затем засунул руку в карман синей формы и вытащил прозрачный пакетик с металлическими мелкими колокольчиками. Лафит взял пакет, отставил его за дверь, затем начал прощупывать заветный пакетик, перебирая каждый позвякивающий элемент.
— Что-то у вас сегодня лампочки барахлят, — сказал Саймон. – Где-то закоротило?
Руки Лафита застыли.
Лафит мог бы жить в темноте по понятным причинам, но каждый раз, когда Саймон заглядывал внутрь квартиры чудака, он видел яркую люминесценцию от лампочек по всей квартире. Они горели, озаряя каждый закоулок теплым золотым светом, как обычные электрические лампочки, но это было все равно какое-то другое свечение, особенное, манящее, как для мотылька. Некоторые лампочки даже гудели, негромко, деликатно, не отвлекая на себя внимание. Саймон с детским восторгом смотрел на это чудо и любовался, как на звездное небо. Ему не приходило в голову, что ни один провод не подведен, он был уверен, что все умело спрятано в стены, потолок и плинтусы. В этот раз некоторые лампочки почему-то мигали и гудели сильнее обычного, и с каждой секундой все больше лампочек мерцали, как жуки в темноте.
— Они отражают солнце, — невозмутимо заявил Лафит.
Саймон недоверчиво посмотрел на изобретателя, затем на лампочки, а потом снова на изобретателя.
— Нет, они же горят. Как обычные лампочки. Разве они не включены в розетку?
Стеклянный белый взгляд Лафита выражал полное недоумение. Несмотря на отсутствие зрачков и радужки, так заметно было его замешательство. Он хмурил брови, пытаясь найти объяснение словам глупого почтальона. Но может, это он ничего не замечал и пропустил что-то очень важное?
Лампочки постепенно словно набрали силу и загорелись пуще прежнего. В тот момент они источали максимальный свет и не мерцали. Лафит отступил от входной двери внутрь квартиры, перебирая в голове возможное объяснение происходящему, но тут у него в ушах зазвенело, и он почувствовал тепло, льющееся на него сверху.
Саймон смотрел, как свет из лампочек-сталактитов опустился на Лафита, поместив его в кокон из сверкающих золотых искр. Лафит закрыл глаза, чуть пошатнулся, вскрытый пакетик с колокольчиками выпал из рук, содержимое начало рассыпаться, и дождь из приятно позвякивающих шариков устремился на пол. В этом волшебном перезвоне лампочки, которые так долго концентрировали в себе свет творца и созидания, наконец-то отдали его своему создателю.
Когда погасла последняя лампочка, отдав весь свет до капли, и в квартире воцарился полумрак, оставив место лишь слабым лучам, проникающим через занавешенные окна, Лафит неуверенно открыл глаза, перестав покачиваться. Карие глаза. Лафит моргнул и сфокусировался на стоящем в дверях молодом человеке.
— Саймон?
— Мистер Лафит… — едва слышно проговорил потрясенный почтальон.
Лафита переполняли чувства, он не мог ничего сказать. Он смотрел на почтальона, на зеленые кусты и каменные дорожки за его спиной, на рассыпанные по полу колокольчики, а на глазах выступили слезы.
А в соседнем городе жил глухой, который коллекционировал порванные струны.
